Лебедь не молчит: Высшая радость в жизни и творчестве Блаженного Августина

Материал из БиблейÑ�кие книги и проповеди

Конференция церкви «Вифлеем» для пасторов
3 февраля 1998 г., Джон Пайпер

26-го августа 410 года случилось невообразимое: через 900 лет незыблемой безопасности Рим был захвачен готами под предводительством Алариха. Св. Джером, переводчик латинской Вульгаты, бывший в то время в Палестине, писал: «Если Рим может погибнуть, то что тогда может устоять?» Но Рим не погиб в одночасье. Прошло еще 66 лет, прежде чем германцы свергли последнего императора, однако весть о вторжении со скоростью взрывной волны достигла города Гиппон, отстоящего примерно на расстоянии 450 миль к юго-западу от Рима, на побережье Северной Африки, в котором Августин был епископом. Ему было тогда 55 лет, и был он на вершине своего служения. Он проживет еще 20 лет и умрет 28 августа 430 года, как раз тогда, когда 80 000 вторгшихся вандалов будут готовиться к штурму города. Другими словами, Августин. жил в смутное время, одно из таких, которые знаменуют смену целых цивилизаций.

Он слышал о том, как вторгшиеся вандалы замучили насмерть двух других католических епископов. Но когда его друзья напомнили ему слова Иисуса: «…бегите в другой город» (Мф. 10:23), – он сказал: «пусть никто не думает, что сможет завладеть нашим кораблем так просто, что моряки, а тем более капитан, покинут его в момент опасности». Он служил епископом в Гиппоне с 396 года, а до этого в течение пяти лет был там старшим проповедующим. Всего он прослужил в этой церкви почти 40 лет и был известен во всем христианском мире как влюбленный в Бога, стоящий на библейских основах, четко и последовательно отстаивающий истины Евангелия пастырь своего стада и защитник веры от больших угроз, которые представляли для нее распространенные тогда манихейство, донатизм и пелагианство.

За четыре года до своей смерти он передал обязанности управления церковью в Гиппоне своему помощнику Ираклию. На церемонии передачи полномочий Ираклий встал за кафедру на проповедь, а старик-епископ сидел на своем епископском возвышении за спиной у него. Исполненный чувства неловкости от понимания своей несостоятельности в присутствии Августина, Ираклий сказал: «Сверчок трещит, лебедь молчит».

Если бы Ираклий только смог заглянуть на шестнадцать веков вперед и посмотреть на то огромное влияние, которое имеет сейчас Августин, он бы понял, почему я озаглавил это свое выступление «Лебедь не молчит». Он не молчал тогда; не молчит он и сегодня. Он не молчал все эти 1600 лет.

Влияние, которое сейчас имеет Августин в западном мире, просто ошеломляет. Адольф Гарнак сказал, что он – самый великий из всех мужей, что были у церкви со времен Павла до Лютера-реформатора. Бенджамин Уорфильд утверждал, что своими сочинениями Августин «вошел в историю и Церкви, и мира как революционная сила, не только открыв эпоху в истории Церкви, но и… определив ход ее истории в западном мире вплоть до сего дня». Он обладал «таким литературным талантом, равного которому нет в анналах Церкви». «Все развитие западной цивилизации, на всех ее этапах, проходило под мощным влиянием его учения». Издатели журнала «Христианская история» говорят просто: «После Иисуса и Павла Августин из Гиппона – самая влиятельная фигура в истории христианства».

Самой удивительной особенностью влияния Августина является то, что оно распространяется даже на радикально противоположные ему религиозные течения. Его почитают как одного из величайших отцов католической церкви, и вместе с тем именно он, Августин, «дал нам Реформацию», – не только лишь в том смысле, что «Лютер был монахом-августинцем, или что Кальвин цитировал Августина больше, чем какого-либо иного богослова…, но и потому еще, что Реформация показала полный триумф августинской доктрины о благодати над приверженцами пелагианского взгляда на человека». «Обе стороны в этой полемике [между реформаторами и антиреформаторами] очень часто ссылались на труды Августина».

Генри Чедвик, пытаясь осмыслить масштабы влияния Августина, говорит о нем так: «Ансельм, Фома Аквинский, Петрарка (никогда не расстававшийся с карманным экземпляром «Исповеди»), Лютер, Беллармин, Паскаль и Кьеркегор, – все они стоят в тени его ветвистого дуба. Его сочинения были среди любимых книг Витгенштейна. Он был bte noire [«ночным кошмаром» = самой сильной антипатией] Ницше. Его психологический анализ предвосхитил теорию Фрейда: он первым открыл существование «подсознательного».

И такому необыкновенному влиянию есть свои причины. Агостино Трапе дает превосходную характеристику талантов Августина, делающих его уникальным явлением в истории церкви:

Августин был… философом, богословом, мистиком и поэтом в одном лице… Его высокие таланты прекрасно дополняли друг друга, что делало его удивительно очаровательным человеком, обаянию которого трудно было противостоять. Он – философ, но не холодный мыслитель; он – богослов, но также еще и мастер духовной жизни; он – мистик, но также еще и пастор; он – поэт, но также еще и полемист. Таким образом, каждый читатель находит в нем для себя что-то привлекательное, и даже вызывающее восхищение: глубина метафизической интуиции, огромное богатство теологических доказательств, синтез мысли и чувства, психологическую глубину, проявлявшуюся в масштабах духовных подъемов, а также богатство воображения, душевную чувствительность и мистическое рвение.

Я думаю, это и есть его точная, без преувеличения, характеристика. Это – то, к чему я пришел.

Практически каждый, кто говорит или пишет об Августине, должен отказаться от претензий на то, чтобы охватить все его наследие. Бенедикт Грешель, написавший самое последнее введение в биографию Августина, посетил Институт наследия Августина, находящийся рядом с Университетом Вильянова, в котором книги об Августине составляют отдельную библиотеку. В компьютере поисковик выдал ему пять миллионов результатов по «Августину». Многие из нас подписались бы под этими его словами:

Я почувствовал себя, как человек, который собрался написать путеводитель по швейцарским Альпам... Спустя сорок лет я все еще могу во время моих недельных уединений погружаться в размышления над «Исповедью» на всю неделю, и когда она проходит, возвращаться назад с чувством неудовлетворенности, ощущая, что еще очень много золота остается неоткопанным на этих нескольких страницах. Лично я твердо знаю, что никогда в этой жизни не смогу преодолеть тягу к августинским Альпам.

Однако тот факт, что никто не может исчерпать тему Альп, не препятствует людям, даже простым людям, прибегать к этой теме. И потому я решился отправиться туда, и приглашаю вас присоединиться ко мне. Если вы не знаете, с чего начать ваше личное знакомство с ним, то, я думаю, почти каждый скажет вам: начните с «Исповеди», истории его жизни с самого начала вплоть до его обращения и смерти матери. Другие четыре «великие книги»: «О христианском учении» (397-426 гг.); «Энхиридион: о вере, надежде и любви» (421 г.), который, по выражению Уорфильда, является «его самой серьезной попыткой систематизировать свои взгляды»; «О Троице» (395-420 гг.), в которой дается Троице самое четкое определение; и «Град Божий» (413-426 гг.), который отражает реакцию Августина на распад империи и его попытку показать смысл истории.

Я приглашаю вас совершить вместе со мной краткое путешествие на эти Альпы. Однако насколько же сильно диссонирует краткость этого нашего путешествия с громадностью его предмета и его важностью для наших дней! То, что я там увидел, имело огромную важность для моей личной жизни, веры и служения. И я верю, что это путешествие будет иметь очень большое значение и для вашего служения, в особенности же для продвижения библейской реформатской веры в наши дни. Я озаглавил свой доклад так: «Высшая радость в жизни и творчестве Блаженного Августина». Его можно было бы озаглавить и по-другому: «Источник радости в изложении и защите евангельского кальвинизма». Или еще: «Августинианские корни христианского гедонизма».

Давайте «сориентируемся на местности», сделав краткий обзор жизни Августина. Родился он в Тагасте, близ Гиппона, в местности, которую сейчас называют Алжиром, 13 ноября 354 года. Его отец Патрикий был средней руки земледельцем, неверующим. Он тяжко трудился, чтобы дать Августину самое лучшее образование в риторике, какое только тогда было возможно; он ходил в школу сперва в Мадауре, за двадцать миль от родного города, где учился с 11 до 15 лет, затем, проведя один год дома, поступил в школу в Карфагене, где учился с 17 до 20-летнего возраста. Его отец был обращен в 370 году, за год до своей смерти, когда Августину было 16. В своих писаниях о смерти отца он упоминает только в одном месте, да и то мимоходом, несмотря на то, что на многих своих страницах говорит о том, как горько терять друзей.

«Когда я еще мужал», – писал он, – «меня снедало желание избытка удовольствий ада… Мои домашние не делали ничего, чтобы спасти меня от моего падения, происшедшего в результате брака. Их единственной заботой было, чтобы я научился тому, как произнести хорошую речь и как убеждать других в словесных прениях». Так, он говорил: «Отец… вообще не заботился никак о том, как я возрастаю в Твоих очах, о Боже, целомудрен я или нет. Его заботило только одно: чтобы мой язык научился приносить ему доход».

Когда он готовился отправиться в Карфаген, чтобы учиться там в течение трех лет, его мать серьезно предупредила его «не совершать блуда, а наипаче не соблазнять ничью жену». «Я пришел в Карфаген и сразу ощутил себя в кипящем котле похоти… Моя истинная нужда была в Тебе, мой Бог, ибо Ты есть пища для души. Я тогда еще не ощущал этой жажды». «Я хотел воровать, и воровал, не будучи принуждаем к тому никакой нуждой». «Я был лучшим учеником в школе риторики. Я упивался своим превосходством и купался в самодовольстве… Предметом моих вожделений было стать хорошим оратором ради несвятой и глупой цели удовлетворения человеческого тщеславия». Он взял себе наложницу в Карфагене, прожил с нею 15 лет и имел от нее одного сына, Адеодата.

Если охватить одним взором его дальнейшую жизнь, мы увидим, что он стал обыкновенным учителем, преподавая риторику в школе в течение последующих одиннадцати лет своей жизни, – с 19-ти до 30-ти лет, а остальные 44 года своей жизни прожил как монах и епископ. Посмотрев на его жизнь с другой точки зрения, можно сказать о нем, что он был блудником до 31 года, а потом держал обет безбрачия до 75 лет. Однако его обращение не было внезапным, как часто думают.

Когда ему было 19 лет и он находился в «кипящем похотью котле Карфагена», раздуваясь от самодовольства и предаваясь всецело плот ским удовольствиям, он прочел «Гортензий» Цицерона, – произведение, которое впервые увлекло его своим содержанием, а не риторической формой. «Гортензий» ставил поиск мудрости и истины выше чисто физического удовольствия.

И это изменило мой взгляд на жизнь. Это изменило мои молитвы к Тебе, о Господи, и вдохнуло в меня новые надежды и устремления. Все мои пустые мечты вмиг потеряли для меня свою прелесть, и мое сердце начало усиленно биться от поселившейся в нем доселе незнакомой страсти к познанию мудрости вечной истины. Я начал выкарабкиваться из тех глубин, до которых я опустился, пылая желанием вернуться к Тебе… Бог мой, как горело во мне желание заиметь крылья, чтобы они отнесли меня обратно к Тебе, далеко от всех дел земных, хотя я тогда и не имел ни малейшего представления о том, что Ты сделаешь со мной! Ибо у Тебя мудрость. На греческом слово «философия» означает «любовь к мудрости», и именно эту любовь Гортензий воспламенил во мне. .

Это было за девять лет до его обращения ко Христу, однако книга эта сыграла чрезвычайно важную роль в его жизни, так как переориентировала круг его чтения и мышление ближе к истине, чем к стилю и форме, что весьма неплохо в любом возрасте.

В последующие девять лет он страстно увлекался дуалистическим учением под названием манихейство, пока не разочаровался в одном из его главных представителей, когда ему было 28 лет. На 29-м году своей жизни он переехал в Рим из Карфагена, чтобы учить, однако ему настолько докучали выходки студентов, что он в 384-м году вынужден был переехать в Милан, Италия, на учительскую должность, что оказалось судьбоносным сразу в нескольких смыслах. Там он впервые познакомился с платониками и встретился с архиепископом Амвросием. Ему уже перевалило за тридцать, а он все еще жил вместе со своим сыном и наложницей, о которой ни разу не упоминает ни в одном из своих сочинений.

В начале лета 386-го года Августин познакомился с сочинениями Плотина, – неоплатоника, который умер в 270 году. Это был второй внутренний переворот Августина с тех пор, как он впервые прочел Цицерона за одиннадцать лет до этого. С огромным восторгом впитывал он в себя платоновскую систему взглядов на мир. Это открытие, как говорит Питер Браун, «сместило ось духовной жизни Августина. Он больше уже не отождествлял себя со своим Богом (как в манихействе): этот Бог стал для него абсолютно трансцендентным».

Однако он все еще пребывал в духовной тьме. Влияние платонизма сильно ощущается в даваемой им оценке своего состояния тех дней: «К источнику света я был повернут спиной, а лицом – к вещам, которые его отражали, так что мои глаза, которыми я видел вещи, освещенные светом, сами находились в темноте».

Теперь настало время совершить последний рывок, – рывок от неоплатонизма к апостолу Павлу благодаря громадному влиянию на него Амвросия, который был старше его на 14 лет. «В Милане я нашел Твоего преданного слугу епископа Амвросия… В то время его талантливый язык риторика не уставал восхвалять богатства Твоей пшеницы, радость Твоего елея и трезвящее опьянение Твоего вина. Именно Ты, тогда еще не известный мне, привел меня к нему, чтобы он меня потом сознательно привел к Тебе».

Платонизм Августина возмущало библейское учение о том, что «Слово стало плотью». Однако неделю за неделей он неустанно внимал проповедям Амвросия. «Я внимал каждому его слову, чтобы разгадать тайну его красноречия, и, хоть и медленно, но уже начинал чувствовать истину его слов». «Я трепетал от любви и страха одновременно. Я понял, что так далек от Тебя… но, будучи так далеко, я все равно слышал Твой голос, говорящий: «Я есмь Бог Сущий». Я услышал Твой голос так, как мы слышим голоса, которые говорят прямо к нашему сердцу, и я тут же лишился всякой причины сомневаться».

Однако это переживание еще не было истинным обращением. «Я был удивлен тем, что, хотя уже и любил Тебя, …не старался пребыть в радости ощущения моего Бога. Твоя красота привлекла меня к Тебе, но вскоре я удалился от Тебя под действием моей собственной инерции, и в отчаянии я снова погрузился в мирские дела… как если бы я уловил приятный запах пищи, но еще не был способен отведать ее».

На что я хочу обратить ваше внимание в этом отрывке, так это на выражение «радость ощущения моего Бога». Августин теперь представляет себе цель жизни уже как поиск прочной и непоколебимой радости ощущения истинного Бога. И это представление отныне будет определять его взгляды на все, особенно в его великих битвах с пелагианством, которые он будет вести в течение последующих сорока лет жизни.

Он знал теперь, что его удерживает от этой радости не что-то интеллектуальное, а только лишь одно половое влечение: «Меня все еще прочно удерживали оковы женской любви». Таким образом, исход битвы зависел от того, какой тип удовольствия победит в его жизни. «Я начал искать способ обретения той силы, которая нужна была, чтобы наслаждаться Тобой [обратите внимание на суть битвы: как мне найти силы, чтобы получать наслаждение от Бога больше, чем от половой близости?], но я не мог найти этот способ до тех пор, пока не принял Посредника между Богом и людьми, Иисуса Христа».

Мать Августина Моника, молившаяся о нем всю его жизнь, прибыла в Милан весной 385 года и начала хлопотать о том, чтобы женить его, как должно, на девушке из одной зажиточной христианской семьи, жившей там. Это заставило сердце Августина разрываться на части и способствовало его погружению в еще больший грех, как раз тогда, когда его обращение было уже на горизонте. Он отослал свою наложницу, с которой прожил 15 лет, обратно в Африку, чтобы никогда больше с ней не жить. «Женщина, с которой я жил, была оторвана от меня как препятствие к моему браку, и это было для меня сильным ударом; сердце мое разрывалось на части, так как я сильно любил ее. Она вернулась обратно в Африку, дав обет не отдаваться больше никакому другому мужчине… Однако я был слишком несчастен и слишком слаб, чтобы последовать этому примеру, показанному мне женщиной… Я взял себе другую женщину, без освящения законным браком».

Затем настал один из самых важных дней в истории церкви. «О, Господи, мой Помощник и Искупитель, сейчас я расскажу и исповедаю во славу Твоего Имени, как Ты освободил меня от оков похоти, которые так прочно удерживали меня, а также от моего порабощения вещам этого мира». Эти слова являются центральными в его «Исповеди» и повествуют об одном из великих дел благодати в истории, о том, какая это была битва! Но послушайте внимательно, как она была выиграна (и прочтите о ней сами в книге VIII).

Описать подробно этот день во всей сложности событий, произошедших в нем, будет невозможно, однако, говоря о той внутренней битве, которой он ознаменовался, сосредоточимся на последнем кризисе, приведшем к обращению. Был конец августа 386 года. Августину было почти 32 года. Как-то со своим лучшим другом Алипием он завел разговор об удивительной жертвенности и святости жизни Антония, египетского монаха. Августин был уязвлен своим собственным рабством похоти, видя, как другие ходили в свободе и святости во Христе.

К дому, где мы жили, примыкал небольшой сад… Волна беспокойства и тревоги, охватившая вдруг мое сердце, заставила меня поспешить уединиться в этом саду, где никто не мог прервать ту жесточайшую борьбу, в которой я сам был себе противником… Я был вне себя от сумасшествия, которое должно было принести мне здравомыслие. Я умирал смертью, которая должна была принести мне жизнь… Я горел страшным гневом на самого себя за то, что не принял Твоей воли и не вступил в завет с Тобой… Я рвал на себе волосы и бил себя по лбу кулаками, я заламывал руки и сжимал колени.

Однако он начинал видеть все яснее и яснее, что выгода будет значительно больше потери, и по чудесному действию благодати он начал видеть красоту целомудрия в присутствии Христа.

Меня удерживали одни лишь пустяки… Они цеплялись за мою одежду из плоти и шептали: «Неужели ты хочешь нас оставить? С этого момента мы никогда уже больше к тебе не вернемся, никогда! » И пока я так стоял, дрожа, у барьера, на другой стороне я увидел целомудренную чистоту Воздержания во всей его светлой, незапятнанной радости; оно кротко звало меня переступить барьер, не медля больше ни минуты. Оно протягивало ко мне свои полные любви руки, чтобы принять меня в свои объятия.

Таким образом, мы видим, что битва сводилась к выбору между красотой Воздержания и теми пустяками, что цеплялись за его плоть.

Я пал ниц под смоковницей и дал волю слезам, которые потоками лились у меня из глаз… Рыдая, я восклицал: «Как долго еще я буду говорить себе «завтра», «завтра»? Почему не сейчас? Почему не положить конец моим мерзким грехам прямо сейчас?» ... И как только я это сказал, вдруг послышался монотонный, как бы детский голос, доносившийся из ближайшего дома. Мальчика ли был этот голос или девочки, не могу сказать, но он снова и снова повторял: «возьми это и читай, возьми это и читай». Тут я приподнялся и посмотрел вокруг, судорожно пытаясь вспомнить, есть ли такая игра, в которой дети могли бы произносить такие слова, но я так и не смог припомнить, где я мог когда-либо раньше слышать такие слова. Слезы перестали литься у меня из глаз, и я встал, говоря себе, что это мог быть только божественный голос, велящий мне открыть книгу Писания и прочесть оттуда первый отрывок, на который упадет мой взор. И я поспешил назад к тому месту, где сидел Алипий, схватил книгу Павловых посланий и открыл ее, и в тишине прочел первый стих, на который упал мой взгляд: «…не [предаваясь] ни пированиям и пьянству, ни сладострастию и распутству, ни ссорам и зависти; но облекитесь в Господа нашего Иисуса Христа, и попечения о плоти не превращайте в похоти» (Рим. 13:13, 14). У меня больше не было желания, да и необходимости, читать дальше, ибо, когда я дочитал до конца предложения, в тот же миг ощутил, как будто свет веры озарил своим сиянием мое сердце, и вся тьма сомнения была рассеяна.

Я спешу изложить вкратце сведения из последующей внешней жизни Августина, поскольку много поучительного для нас заключается в том, как Августин построил свою собственную теологию на этой победе радости в Боге над радостью в сексе. Опыт действия благодати Божией в его собственном обращении лежит в основе его доктрины благодати, которая привела его к спору с Пелагием и стала основой Реформации тысячу лет спустя. И эта доктрина незаслуженной благодати родилась из победы его личной радости в Боге над всеми иными радостями. Вот то слово, которое я хочу донести до каждого из нас. Но сперва краткий обзор его последующей жизни.