Жан Кальвин: Божественное величие Слова

Материал из БиблейÑ�кие книги и проповеди

Конференция церкви «Вифлеем» для пасторов
4 февраля 1997 г., Джон Пайпер

Содержание 1 Драгоценность славы Божией 2 Ранние годы жизни Кальвина и обращение 3 «Внутреннее свидетельство Духа Святого» 4 «Институты», потом Женева 5 Его непобедимое постоянство в служении

Драгоценность славы Божией

Я хотел бы начать, обратив наше внимание на то определение, которое Бог дает Самому Себе в Исходе, 3:14, 15. Вы помните, что Бог призвал Моисея и поручил ему идти в Египет, чтобы вывести Его народ из рабства. Моисей, испугавшись такого поручения, возразил, что он не подходит для этого. Бог ответил ему, сказав «Я буду с тобою» (стих 12). На что Моисей сказал: «[Когда я] скажу им: Бог отцов ваших послал меня к вам. А они скажут мне: как Ему имя? Что сказать мне им?» И ответ Божий на этот вопрос – одно из самых больших и важных откровений, которые когда-либо были даны человеку:

Бог сказал Моисею: Я есмь Сущий. И сказал: так скажи сынам Израилевым: Сущий [Иегова] послал меня к вам. И сказал еще Бог Моисею: так скажи сынам Израилевым: Господь, [ЯХВЕ] Бог отцов ваших, Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова послал меня к вам. Вот имя Мое на веки, и памятование о Мне из рода в род.

Другими словами, это великое, занимающее центральное место во всей Библии имя Яхве явным образом закладывается Самим Богом в определение «Я есмь Сущий». Скажи им, что Тот, Кто просто и абсолютно есть Сущий, послал тебя. Скажи им, что существенное, главное во Мне есть то, что Я ЕСТЬ.

Я начинаю с этого библейского самоопределения Бога потому, что моим ничуть не скрываемым и уж нисколько не постыдным стремлением в данном выступлении, посвященном Жану Кальвину, за все десять лет проведения этих конференций для пасторов является заставить вас гореть желанием дать Богу занять центральное и самое главное место во всем вашем служении. Мое сердце горит во мне, когда я слышу, как Бог говорит: «Я есмь Сущий ». Не так ли и ваше? Оно горит во мне, когда я думаю об абсолютности бытия Бога, – бытия безначального, бесконечного, всегда присутствующего, никогда не совершенствующегося, простой и абсолютной данности, подход к которой либо на ее условиях, либо отсутствует вообще.

Я хочу, чтобы это дошло до вашего сердца, братья: Бог, во имя Которого собралась эта конференция, никогда не имел начала! Бог никогда не имел начала! «Я ЕСМЬ (Сущий) послал меня к тебе». И Тот, Который никогда не имел начала, но всегда был, и есть, и будет, определяет все. Хотим ли мы, чтобы Он был, или нет, Он всегда есть. Мы не выбираем, какую действительность мы хотим иметь. Бог определяет действительность. Когда мы начинаем быть, мы стоим перед Богом, Который сотворил нас и Которому мы принадлежим. В этом случае у нас нет абсолютно никакого выбора. Мы не решаем, быть ли нам. И когда мы начинаем быть, мы не решаем, быть ли Богу. Никакое неистовство, никакие самые изощренные сомнения или скептицизм не имеют абсолютно никакого влияния на существование Бога. Он просто и абсолютно есть. «Скажи им: «Я есмь» послал тебя».

Если нам это не нравится, мы можем изменить себя, к нашей радости, или же можем сопротивляться, к нашей погибели, но одна истина остается абсолютно невредимой: Бог есть. Он был до того, как мы начали бытие, и Он будет, когда мы уйдем. И поэтому в служении превыше всего – это этот Бог. Я не могу избежать простой и очевидной истины о том, что Бог должен занимать главное место в служении. Служение должно иметь отношение к Богу, потому что жизнь должна иметь отношение к Нему, а жизнь должна иметь отношение к Нему потому, что вся вселенная должна иметь отношение к Нему, а вселенная должна иметь отношение к Богу потому, что каждый атом, и каждая эмоция, и каждая душа каждого ангельского, демонического и человеческого существа принадлежит Богу, Который абсолютно есть. Он создал все, что существует, Он поддерживает бытие всего, Он направляет ход всех событий, потому что «все из Него, Им и к Нему. Ему слава во веки [в наших служениях!]» (Рим. 11:36).

В эту десятую годовщину конференции церкви «Вифлеем» для пасторов я чувствую необычайно сильное желание того, чтобы Бог воспламенил в ваших сердцах желание дать Богу занять центральное место и высший приоритет в вашем служении, чтобы ваши прихожане могли сказать после вашей смерти: «этот человек знал Бога. Этот человек любил Бога. Этот человек жил для славы Божией. Этот человек показывал нам Бога каждую неделю. Этот человек, как сказал апостол, был «исполнен всею полнотою Божиею».

Такова моя цель и моя сверхзадача для данной конференции церкви «Вифлеем» для пасторов. И не только потому, что она неявно подразумевается в простом и вызывающем благоговейный страх бытии Бога, и не только потому, что она явно выражена в Слове Божьем, но также и потому, что Давид Уэллс потрясающе прав, когда говорит: «именно такой Бог, величественный и святой в Своем бытии, исчез из современного евангельского мира» (см. сноску 1). Лесли Ньюбиген говорит во многом то же самое: «Я вдруг понял», – пишет он, – «что можно говорить обо всех истинах евангельского христианства, но говорить об этом с позиции самого себя, своей нужды во спасении, отводя Богу роль лишь вспомогательного средства для этого… Я также понял, что очень многие евангельские христиане могут легко поскользнуться и стать сосредоточенными на себе и своей нужде в спасении, а не на славе Божией» (см. сноску 2). И мы таки поскользнулись! Сколько в мире сейчас церквей, где доминирует понимание важности и ценности славы Божией?

Жан Кальвин в своих современниках видел то же, что и Лесли Ньюбинген увидел сейчас. В 1538 году итальянский кардинал Садолет написал пресвитерам Женевы письмо с целью убедить их вернуться в лоно католической церкви после того, как они обратились к реформатским учениям. Он начал свое письмо с длинного примирительного вступления о ценности вечной жизни, которым предварил свои обвинения в адрес Реформации. Кальвин написал ответ Садолету спустя шесть дней, осенью 1539 года. Это было одно из самых ранних его писаний, которое распространило его имя как реформатора по всей Европе. Лютер прочел его и сказал: «это письмо, у которого есть руки и ноги. Я очень рад, что Бог воздвигает таких людей» (см. примечание 3).

Ответ Кальвина Садолету имеет такое большое значение потому, что он раскрывает коренные причины ссоры Кальвина с Римом, – ссоры, которая определит ход всей его дальнейшей жизни, а также и ход всего нашего повествования о нем. И дело даже не в оправдании верою, или развращенности священников, или в пресуществлении, или в молитвах к святым, или власти папы. Все это, безусловно, будет предметом споров, однако главным вопросом, который стоит за всем этим, фундаментальным для Жана Кальвина, с самого начала до самого конца его жизни будет вопрос центральности, превосходства и величия славы Божией. Он увидел в письме Садолета то же, что Ньюбиген видит в сосредоточенном на себе евангелизме.

Вот что он ответил Кардиналу: «[Ваша] ревность к небесной жизни такова, что удерживает человека в постоянной сосредоточенности на себе и никогда, ни одним своим проявлением не побуждает его к тому, чтобы святить имя Божье». Другими словами, даже драгоценную истину о вечной жизни можно настолько исказить, что она будет смещать Бога с Его центрального места как цели жизни. В этом и состояла суть спора Кальвина с Римом. Это его несогласие снова и снова выходит на поверхность в его произведениях. Далее он говорит Садолету, что главное, что он должен делать, – и что Кальвин собирается достичь всей своей жизнью, – это «показать [человеку], что главным мотивом его существования должна быть ревность являть славу Божию» (см. сноску 4).

Я думаю, эти слова можно поставить девизом для всей жизни и творчества Жана Кальвина – ревность являть славу Божию. Суть жизни и проповеди Жана Кальвина в том, что он возродил и воплотил в себе страсть к абсолютной реальности и величию Бога. И это то, что я хочу, чтобы и вы увидели. Бенджамин Уорфильд сказал о Кальвине: «ни один человек до него не имел более глубокого понимания Бога, чем он» (см. сноску 5). В этом – ключ к пониманию жизни и богословия Кальвина.

Герхардус Вос, толкователь Нового Завета из Принстона, задал в 1891 году вопрос: «что в реформатском богословии есть такого, что создало в нем уже традицию охватывать Писание во всей Его полноте, так, как никакая другая ветвь христианства? И тут же отвечает: «потому что реформатское богословие ухватывает самую глубокую идею Писания… И эта идея, послужившая ключом ко всем неисследимым богатствам Писания, заключалась в превосходстве важности славы Божией перед всем, что было создано» (см. сноску 6). Именно эта неизменная ориентация на славу Божию составляет основу жизни Жана Кальвина и последующей реформатской традиции. Вос сказал, что «всеохватывающий лозунг реформатской веры таков: труд благодати в грешнике как зеркало для славы Божией» (см. сноску 7). Отражение славы Божией составляет смысл жизни и служения Жана Кальвина.

Когда Кальвин дошел до вопроса об оправдании верой в своем ответе Садолету, он сказал: «вы… касаетесь вопроса об оправдании верой, этого главнейшего и острейшего предмета разногласий между нами… . Везде, где отсутствует понимание этого, слава Христова угашается» (см. сноску 8). Итак, из этих слов снова видно, что является фундаментальным. Оправдание верой имеет важнейшее значение. Но есть и еще более глубокая коренная причина того, почему это столь важно. Здесь поставлена на карту слава Христова. Везде, где отсутствует понимание оправдания верою, слава Христова угашается». Эта слава является для Кальвина неизменно важнейшим вопросом. Какая истина и какое поведение «будет являть славу Божию»?

Для Кальвина необходимость в Реформации обосновывалась главным образом следующим: Рим «уничтожал славу Христа разными способами: прибегая к заступничеству святых, тогда как Иисус Христос – единственный Посредник между Богом и человеком; поклонением Деве Марии, тогда как одному лишь Христу следует поклоняться; предлагая непрерывную жертву во время мессы, тогда как жертва Христа на кресте является полной и достаточной» (см. сноску 9), возводя традицию до уровня Писания и даже делая слово Христа вторым по своей авторитетности перед словом человека (см. сноску 10). Кальвин в своем Комментарии к посланию Колоссянам спрашивает: «почему так получается, что мы «увлекаемся учениями различными и чуждыми» (Евреям 13:9)?» И тут же отвечает: «потому что совершенство Христа остается непонятым нами» (см. сноску 11). Другими словами, великим ангелом-хранителем библейской ортодоксии на протяжении веков является страсть к славе и совершенству Бога во Христе. Там, где Бога смещают с центрального места, все начинает смещаться во всем, что отнюдь не способствует доктринальной верности в наше собственное такое небогоцентричное время.

Поэтому объединяющим стимулом и основой всех трудов Кальвина является его страстное желание явить славу Божию во Христе. Когда ему было 30 лет, он описал воображаемую картину самого себя в конце жизни, когда он, давая отчет Богу, сказал: «Та цель, о Боже, к которой я стремился, и ради которой так усердно работал, заключалась в том, чтобы Твоя благость и справедливость стали явными, чтобы добродетель и благословения Твоего Христа явить людям в полной силе» (см. сноску 12).

Двадцать четыре года спустя, по-прежнему непоколебимый в своих пристрастиях и целях, за один месяц до того, когда он действительно дал отчет Христу на небе (он умер в возрасте 54-х лет), он сказал в своей последней воле и в завещании: «Я ничего не написал из ненависти к кому-либо, я всегда старался распространять то, что считал славой Божией» (см. сноску 13).

Поэтому я задаю сейчас вопрос: что произошло в Жане Кальвине такого, что сделало из него человека настолько поглощенного величием Божием? И какого рода служение стало следствием этого?

Ранние годы жизни Кальвина и обращение

Начнем наш рассказ с ключевого события его обращения, которое состоялось вскоре после того, как ему исполнился 21 год. Он родился 10 июля 1509 года, когда Мартину Лютеру было уже 25 лет и он только начинал преподавать Библию в Виттенберге. О его раннем детстве мы не знаем почти ничего. Когда ему было 14 лет, его отец послал его учиться теологии в Парижском университете, которого в те времена еще не коснулась Реформация в Германии и в котором царила средневековая теология. Однако через пять лет (когда Кальвину исполнилось 19 лет) его отец рассорился с церковью и повелел сыну оставить теологию и изучать право, что он и делал в течение последующих трех лет в Орлеане и Бургесе.

За эти годы Кальвин овладел греческим и увлекся взглядами Дунса Скотуса, Вильяма Оккама и Габриэля Билля и завершил изучение права. Его отец умер в мае 1531 года, когда Кальвину был 21 год. Тогда Кальвин почувствовал себя свободным и вернулся от изучения права к своему первому увлечению, которое стало классикой. Свою первую книгу, Комментарий на Сенеку, он опубликовал в 1532 году, в возрасте 23-х лет. Однако где-то в это же время он вошел в контакт с духом и буквой Реформации, и к 1533 году в его жизни произошла драматическая перемена.

В ноябре 1533 года Николас Коп, друг Кальвина, проповедовал на открытии зимнего семестра в Парижском университете и был привлечен Парламентом к ответственности за его лютеранские взгляды. Он бежал из города, и после этого начались гонения против тех, кого король Френсис I называл «проклятая лютеранская секта». Среди тех, кто бежал из города, был и Кальвин. Отношения с Копом были столь близкими, что у некоторых даже возникают подозрения в том, что Кальвин попросту записывал то, что произносил Коп. Итак, к 1533 году Кальвин «перешел Рубикон». Он уже был полностью преданным Христу и делу Реформации.

Что же произошло? Семь лет спустя Кальвин вспоминает, как произошло его обращение. Он описывает, как он изо всех сил старался жить по принципам католической веры:

…когда возникла совершенно новая форма вероучения, не та, которая уводила нас от христианского исповедания, а та, которая, наоборот, возвращала его обратно к его источнику, к его изначальной чистоте. Сбитый с толку его новизной, я очень неохотно внимал ему и сперва, должен признаться, даже упорно и страстно сопротивлялся тому, чтобы признаться, что всю свою жизнь я жил в неведении и заблуждении…
Прошло много времени, прежде чем я понял, – и как будто свет просиял во мне [ключевая фраза в контексте того, что мы дальше увидим], в каком стойле заблуждения я валялся и сколько грязи и нечистот я там набрался. Будучи чрезвычайно встревожен тем жалким состоянием, до которого я пал, я решил для себя, что просто обязан первым делом предать себя Твоему пути, о Боже, осудив мою прежнюю жизнь, конечно же, не без стенаний и слез (см. прим. 14).
Бог внезапным обращением покорил мой разум и привел его в обучаемое состояние… Получив таким образом некоторое ощущение и познание истинного благочестия, я тут же воспламенился сильным желанием продвигаться в этом дальше» (см. сноску 15).

Каковы же были основы веры Кальвина, которые позволили ему прожить жизнь в постоянном сжигающем желании являть славу и величие Бога? Я думаю, ответ на этот вопрос в том, что Кальвин внезапно, как он говорит, увидел и ощутил в Писании величие Бога. И в тот же миг и Бог, и Божье Слово настолько сильно и безусловно открылись в своей истинности его душе, что он стал любящим Бога слугою Его и Его Слова до конца своей жизни.

«Внутреннее свидетельство Духа Святого»

Чрезвычайно важное значение имеет то, каким образом это произошло, и нам лучше обратиться к тому, как сам Кальвин описывает это событие в своих «Институтах христианской веры», особенно в Книге I, главы VII и VIII. Здесь он рассуждает над тем, как мы можем придти к спасительному познанию Бога через Писание. Его ответ на этот вопрос – в знаменитой фразе: «внутреннее свидетельство Святого Духа». К примеру, он говорит: «Писания абсолютно достаточно для спасительного познания Бога только в том случае, когда его истинность основана для нас на внутреннем убеждении от Святого Духа» (I, viii, 13). Итак, по Кальвину, для того, чтобы обрести «спасительное познание Бога», необходимо наличие двух вещей: Писания и внутреннего свидетельства Святого Духа». Ни одно из них само по себе недостаточно для того, чтобы спасать.

Но как же на самом деле это происходит? Что делает Дух? На самом деле Дух не дает нам какие-то новые откровения в дополнение к тем, что содержатся в Писании (см. сноску 16), а пробуждает нас, воскрешает, как мертвых, давая нам способность увидеть и вкусить реальность Бога в Писании, которое воспринимается теперь нами как собственно Божье Слово. Он говорит: «Наш небесный Отец, открывая Свое величие [в Писании], возносит авторитет Писания выше всякой сферы критики» (I, viii, 13). Вот ключ к пониманию Кальвина: свидетельство Бога, данное Им Писанию, есть непосредственное, абсолютное, дающее жизнь откровение для разума о величии Бога, Которого знает Писание.

Снова и снова в его описаниях того, что происходит с человеком, приходящим к вере, вы увидите упоминания о величии Бога, явленного в Писании, и доводы в защиту Писания. Итак, уже из самого характера его обращения видно, как загорается в нем эта главная страсть его всей жизни.

Мы уже почти дошли до сути этого события в его жизни. Достаточно копнуть чуть глубже, и мы увидим более ясно, почему это обращение привело к такому «непобедимому постоянству» Кальвина в приверженности идее величия Божия и истинности Божьего Слова. Вот слова, которые углубят наше понимание:

Поэтому, просвещенные силой [Духа], мы верим, что Писание есть от Бога, но не по своему собственному [обратите внимание на это!] разумению, и не по представлению кого-то другого; но, сверх всякого человеческого разумения мы утверждаем с абсолютной уверенностью (так, как если бы мы видели перед собой величие Самого Бога), что Оно вышло из самих уст Божиих и дошло до нас посредством служения людей. (I, vii, 5)

Это почти непостижимо. Он говорит, что его убежденность относительно величия Бога в Писании основывается не на суждении коголибо из людей, ни даже на его собственном. Что он имеет в виду? Когда я ломал голову над этим, слова апостола Иоанна вдруг пролили долгожданный свет на то, что здесь Кальвин пытается объяснить. Вот ключевые слова из 1 Иоанна, 5:7-11:

И Дух свидетельствует, ибо Дух есть истина… Если мы принимаем свидетельство человеческое, свидетельство Божие [= Духа] – больше, ибо это есть свидетельство Божие, которым Бог свидетельствовал о Сыне Своем… Свидетельство сие состоит в том, что Бог даровал нам жизнь вечную, и сия жизнь в Сыне Его.

Другими словами, «свидетельство Божие», то есть внутреннее свидетельство Духа, больше, чем всякое человеческое свидетельство, – включая, – как, я думаю, Иоанн сказал бы в этом контексте, – свидетельство нашего собственного рассудка. И что же это за свидетельство Божие? Это не просто слово, адресованное нашему разуму для размышления, ибо тогда наше убеждение основывалось бы на этом размышлении. Тогда что же оно такое? Стих 11 дает нам ключ: «Свидетельство же сие состоит в том, что Бог даровал нам жизнь вечную». Это в том смысле, что Бог свидетельствует нам о Своей реальности и реальности Своего Сына и Его Слова тем, что дарует нам воскрешение из мертвых, чтобы мы живыми приблизились к Его величию и увидели Его таким, каков Он есть в Его Слове. В тот момент наше мышление не идет в привычном русле от посылок к умозаключению, мы сразу видим, что воскресли, и мы не имеем об этом даже малейших априорных человеческих представлений, на которые мы могли бы опереться, чтобы составить наше умозаключение. Когда Лазарь вышел из гробницы по призыву, или по «свидетельству» Христа, он знал без рассуждения о том, что жив, и что этот призыв воскресил его.

Вот как Дж. Пэккер объясняет это:

Внутреннее свидетельство Духа в Жане Кальвине представляет собой результат труда по просветлению посредством словесного свидетельства, когда слепые глаза духа открываются и божественные реалии распознаются и принимаются такими, какие они есть. Это распознавание, говорит Кальвин, представляет собой акт мгновенный и не поддающийся анализу, подобно восприятию цвета или ощущению вкуса физическими органами чувств, т. е. такое действие, о котором можно сказать лишь то, что когда оказались в наличии соответствующие стимулы, оно произошло, а когда оно произошло, тогда мы узнали о том, что оно произошло (см. сноску 17).

Итак, еще в свои неполных двадцать пять Жан Кальвин испытал чудо открытия своих духовных глаз Духом Божиим. И то, что он увидел сразу, и без всякого вмешательства последовательного человеческого рассуждения, были две вещи, настолько переплетенные друг с другом, что они определят всю его дальнейшую жизнь: величие Божие и Слово Божие. Слово говорило о величии, а величие подтверждало Слово. С этих пор он станет человеком, который полностью посвятит себя задаче раскрытия величия Божия путем толкования Слова Божия.

«Институты», потом Женева

Какую форму примет это служение? Кальвин знал, чего хотел. Он хотел иметь досуг литератора, чтобы распространять реформатскую веру как литературовед (см. сноску 18). Это было то, к чему, как он думал, он имел способности от природы. Но у Бога были совершенно иные планы для него, как, впрочем, и для многих из нас.

После того, как ему удалось уехать из Парижа и навсегда оставить Францию, он находился в ссылке в Базеле, Швейцария, между 1534 и 1536-м годами. Чтобы даром не терять время, «он посвятил себя изучению древнееврейского» (см. сноску 19). В марте 1536 года он выпустил там первое издание своих «Институтов», которые подвергнутся еще пяти доработкам, пока не приобретут свой окончательный вид в 1559-м году. И не следует думать, что это было просто некое академическое упражнение для него. Много лет спустя он расскажет нам, что им двигало тогда:

Но, пока я так «лежал на дне» в Базеле, известный лишь немногим, многие верные и святые горели на кострах во Франции… Мне казалось, что если я сейчас не начну противодействовать [преступникам] изо всех моих сил, то мое молчание будет расценено как трусость и предательство. Именно это подвигло меня на опубликование «Институтов христианской веры»... Это произведение было опубликовано с одной лишь целью, – чтобы люди знали, какой веры держались те, которых так подло и зло бесчестили.

Поэтому, когда вы берете в руки «Институты » Жана Кальвина, помните, что богословие для Жана Кальвина выковывалось в печи сжигаемой плоти, и что Кальвин не мог безучастно сидеть и смотреть на это, не предприняв усилия для того, чтобы сделать хотя бы что-то в защиту верных и Бога, за Которого они страдали. Я думаю, что наше богословие сегодня было бы гораздо чище, если бы наши высказывания были бы сопряжены с большим риском.

В 1536 году Франция объявила временную амнистию всем, кто бежал из нее. Кальвин вернулся, уладил все свои дела и снова уехал, на этот раз уже навсегда, взяв с собой своего брата Антуана и сестру Марию. Он намеревался уехать в Страсбург, и там продолжить свою тихую жизнь литератора. Однако позднее он напишет другу: «на своем опыте я убедился, что мы неспособны видеть, что нас ждет даже в ближайшем будущем. Тогда, когда я уже предвкушал себе легкую, безмятежную жизнь, впереди у меня было то, чего я менее всего ожидал» (см. сноску 20). Начавшаяся война между Чарльзом V и Франциском I привела к передвижению войск, которые перекрыли дорогу на Страсбург, и Кальвин был вынужден добираться в него окольным путем через Женеву. Оглядываясь назад с позиции сегодняшнего дня, не перестаешь удивляться Провидению Божию, что Он расположил войска таким образом, чтобы Его пастыри оказались на тех местах, где Ему угодно, чтобы они были.

В ту ночь, которую он провел в Женеве, Уильям Фарел, страстный приверженец и лидер движения Реформации в том городе, узнал, что он в городе, и разыскал его. То была встреча, которая изменила ход истории, и не только для Женевы, но и для всего мира. Кальвин рассказывает нам о том, что там произошло, в своем предисловии к комментариям на Псалмы:

Фарел, горевший чрезвычайно сильным желанием распространять евангелие, сразу же выяснил, что мое сердце было настроено на то, чтобы предаться уединенным исследованиям, ради которых я хотел сохранить свободу от других занятий, и поняв, что уговорами ничего не добьется, он вдруг произнес слова о проклятии, что Бог проклянет мое уединение и ту тихую жизнь исследователя, к которой я стремился, если я отойду в сторону и откажусь оказать помощь, когда в ней так сильно нуждаются. Услышав это проклятие, я так сильно испугался, что отказался от моей поездки, которую я предпринял (см. сноску 21).

Ход его жизни изменился необратимо, и не только в географическом смысле, но также и в смысле призвания. Никогда больше с тех пор Кальвин не будет работать в обстановке, которую он называл «в тиши кабинетов». С этих пор каждая страница из сорока восьми томов его книг, трактатов, проповедей, комментариев и писем, которые он написал, будет выковываться на наковальне пасторского служения.

Он принял на себя в Женеве должность сперва Профессора Священного Писания, и уже через четыре месяца был назначен Пастором церкви Святого Петра, одной из трех приходов в 10-тысячном городке, который представляла собой Женева.

Городской совет совсем не был рад видеть ни Фарела, ни Кальвина на должности Пастора, так как они не исполняли все его капризы. Поэтому они оба были изгнаны из города в апреле 1538 года.

После этого Кальвин вздохнул с облегчением, думая, что Бог освобождает его от бремени пасторских обязанностей, чтобы он смог посвятить себя своим занятиям. Но когда Мартин Бусер узнал о том, что Кальвин не при делах, он применил тот же прием, чтобы убедить его приехать в Страсбург, какой применил Фарел, когда убеждал его остаться в Женеве. Кальвин писал, что «замечательнейший служитель Христов, Мартин Бусер, применив подобный же прием, состоявший из увещеваний и сильных слов, таких же, к каким прибегал раньше Фарел, вернул меня опять в состояние тревоги. Встревоженный примером Ионы, который он привел мне, я отказался от своих планов погрузиться в исследования и продолжил труд учительства» (см. сноску 22). То есть, он согласился поехать в Страсбург, чтобы учить. И в течение трех лет Кальвин служил пастором для более чем 500 французов- беженцев в Страсбурге, а также преподавал им Новый Завет. Там он также написал свой первый комментарий на послание к Римлянам, а также выпустил второе, расширенное издание своих «Институтов».

Наверное, самым важным делом Провидения за этот трехлетний период пребывания в Страсбурге было то, что он там нашел себе жену. Несколько раз Кальвину пытались подобрать жену. Ему был 31 год, и очень многие женщины выказывали свой интерес к нему. Кальвин рассказал своему другу и своднику Уильяму Фарелу, какую он хочет себе жену: «Единственная добродетель, что привлекает меня, – это чтобы она была целомудренна, не слишком мила или утонченна, практичная, терпеливая, желающая заботиться о моем здоровье» (см. сноску 23). Паркер комментирует: «романтическая любовь…, похоже, не имела отклика в его характере, но вот самое простое, прозаичное ухаживание привело к счастливому браку» (см. сноску 24). Я думаю, Паркер был неправ относительно романтической любви (см. ниже о смерти Иделетты). А что касается прозаического ухаживания, о котором он говорит, то оно было по отношению к вдове-анабаптистке, которая вступила в его общину вместе со своим мужем Жаном. Весной 1540 года Жан умер от чумы, и 6 августа того же 1540 года Кальвин и Иделетт поженились. Она пришла в дом Кальвина со своим сыном и дочерью.

Тем временем там, в Женеве, хаос, создавшийся после ухода Кальвина и Фарела, заставил отцов города смягчить свое мнение о них, так что они готовы были думать, что Кальвин и Фарел вовсе и не такие уж плохие пасторы, как им казалось раньше. 1-го мая 1541 года городской совет отменил свой запрет на Кальвина, и даже возвеличил его как человека Божия. Тем самым он поставил Кальвина перед очень трудным для него выбором, так как он знал, что жизнь в Женеве будет для него полна конфликтов и опасностей. Ранее, в октябре того же года он как-то сказал Фарелу, что он предпочел бы не ехать в Женеву, «однако, поскольку я знаю, что себе не принадлежу, я приношу мое сердце как истинную жертву Богу» (см. сноску 25). Эти слова стали девизом всей жизни Кальвина, а на его эмблеме была изображена протянутая к Богу рука, держащая сердце, с надписью: prompte et sincere («искренне и с готовностью»).

Во вторник, 13-го сентября 1541 года он приехал в Женеву во второй раз, чтобы прослужить пастором в тамошней церкви до своей смерти 27-го мая 1564 года. Его первый сын Жак родился 28 июля 1542 года, и умер спустя две недели. Он писал своему другу Вирету: «Господь нанес нам, конечно же, очень глубокую и тяжелую рану, отняв у нас нашего сынишку. Однако Он Сам Отец и лучше знает, что есть благо для Его детей» (см. сноску 26). Это – тот вид смирения под руку Божию, которое Кальвин проявлял во всех своих бесчисленных испытаниях.

Иделетт с тех пор так и не отошла от этого потрясения. У них родилось еще двое детей, которые также умерли при родах или сразу после них. После этого, 29-го марта 1549 года и сама Иделетт умерла, вероятно, от туберкулеза. Кальвин писал Вирету:

Ты же знаешь, насколько мое сердце ранимо, и насколько я впечатлителен. Если бы не этот дар держать себя в руках, который был дан мне, я бы не смог держаться так долго. К тому же, воистину, моя утрата – особенная, не такая, как у других. Я лишился лучшего спутника моей жизни, той, которая, если бы была на то воля Божия, охотно разделила бы со мной не только мою нищету, но даже и смерть. При жизни она была всегда верной помощницей мне в моем служении. С ее стороны я никогда не встречал ни малейшего препятствия. Она никогда не была в тягость мне за все время своей болезни, но всегда больше беспокоилась о своих детях, чем о себе. Так как я боялся, что эти постоянные тревоги о детях будут только беспричинно расстраивать ее, за три дня до ее смерти я твердо пообещал ей, что я всегда буду неуклонно исполнять свой долг по отношению к ее детям» (см. сноску 27).

После этого Кальвин никогда уже больше не женился. И это было только на пользу. Тот ритм жизни, который он поддерживал, не оставлял ему слишком много времени на жену или детей. Его знакомая, Колладон, которая жила в Женеве в эти годы, описывает его жизнь так:

Кальвин совсем не жалел себя, нагружая себя работой сверх своих сил и возможностей своего организма. Он проповедовал обычно каждый день в течение недели с перерывом на вторую неделю (и дважды каждое воскресенье, или всего около 10 раз каждые две недели). Каждую неделю три раза в неделю он читал лекции по богословию… В назначенный день он появлялся в Консистории и устраивал там взбучку... Каждую пятницу на библейских занятиях ... он обычно вставал и дополнял выступление руководителя кружка, что превращалось в почти что лекцию. Он никогда не уставал посещать больных, а также исполнять всю остальную бесчисленную массу обычных дел, возникающих в ходе исполнения им своего служения. Однако помимо этих обычных дел он очень много внимания уделял верующим во Франции, не оставляя их без наставления, увещания, совета и утешения в своих письмах к ним в период гонений на них, а также ходатайствуя о них… . Однако все это не мешало ему продолжать работать над своими особыми исследованиями и написать множество прекрасных и очень полезных книг» (см. сноску 28).

Его непобедимое постоянство в служении